Моя бровь изогнулась. Краски стали ещё ярче, шум праздника приятнее. Премия! Неожиданно, но до чего же пьянит!
— Разумеется, — продолжила Аширна, всё ещё глядя немного в сторону, чем напомнила мне Нискирича, — излишне напоминать, что всё случившееся должно остаться в строгой тайне. Запись, которую вы активировали, закодирована от пересыпания вовне и будет стёрта после завершения… Благодарю вас ещё многократно…
Она снова коснулась лба сжатыми лапами.
— Пусть хранит вас Двоепервая Стая…
Улыбнулась с оскалом:
—…впрочем, сестра в очередной раз доказала, что можно верить в высшее добро и самопожертвование, одновременно планируя такое… Подумать только… узнать, что я пойду к Нурсету перед «Загоном», хладнокровно смазать бокалы, а потом поехать виниться в «Созидательное Отрицание»… — Она встряхнулась. — Впрочем, теперь это лишь пыль памяти… Светлого неба над вашей норой и незапятнанной судьбы, господин фер Скичира.
На этом слепок погас, оставив меня в тишине и одиночестве.
На мгновение мелькнула мысль: а что, если это был Песчаный Карп в обличии Аширны? Я тут же погнал эти мысли, ведь так было недолго загреметь на одну больничную койку с Зикро…
Потрогал колечко Аммы. Что ж, если вистар готовы платить премии, то могут и дальше изменять друг другу, и даже вне праздника Каменного Плодородия. Отключив «болтушку» от бортовой консоли, я осмотрелся и только сейчас сообразил, куда опустил — едва ли не уронив, — старенький фаэтон любимой синешкурки…
Охнул, машинально открывая дверь.
В салон тут же ворвались полноценные звуки фестиваля, по шее крутанул порыв ветра. Выбравшись из «Барру», я осмотрелся с кривой улыбкой, не в силах поверить совпадению — запись Аширны вынудила меня забиться в один из многочисленных и совершенно пустынных переулков улицы Киопти.
В очень знакомый переулок, куда я не заглядывал уже много лет…
При очередном (и не первом за последнее время) воспоминании о Пяти-Без-Трёх по спине снова прокатился морозец. Я прикрыл дверь фаэтона, задумчиво прошёлся по кругу.
Сложно вычленить, чем именно переулок потянул меня вновь. Говоря по чести, нужно было падать в «Барру» и на полной скорости мчать к знойной и неприступной Ч’айе, с благодарностями отпускать Сапфир и проверять разбухшие счета.
Но чудесное настроение, приступ воспоминаний и эйфория от завершённого дела накатили так плотно, что я вынул из рюкзака «Сачирато» и медленно двинулся к знакомому подвалу. Надевая очки, подумал, что давненько не использовал прибор и вообще почти забыл, каково это, таскаться по тёмным норам и тоннелям…
Несмотря на плотность заселения этой части Бонжура, переулок был пуст. Более того, нужный мне спуск тоже казался заброшенным едва ли не с тех самых злополучных времён. Символы на стенах стёрлись до полуразличимых линий, многие были задуты из баллонов с краской или заклеены объявлениями, рекламой и молитвами с призывами процветания на улицу и район.
Потайной вход нашёлся ровно там, где я и запомнил. Настроив «Сачирато», я осторожно отодвинул в сторону лист гофрированной жести, ещё раз осмотрелся и нырнул в темень. Оказавшуюся в точности такой же вонючей, как и в воспоминаниях…
Стараясь дышать ртом, я с интересом двинулся вперёд. Несмотря на то, что мне довелось побывать в «храме» всего пару раз, каждый поворот, каждый свисающий с низкого потолка кабель казались знакомыми, как в родной норе.
Наверное, мне стоило развернуться и уйти.
Хорошее настроение смело вихрем тягостных воспоминаний. Я вспомнил дикое пламя в глазах Пяти-Без-Трёх; тягучее пение его последователей; смрад десятков немытых хвостатых тел, и исступление, в котором чу-ха тянулись к чужеродному образу, запретному и обманчиво-святому.
Пожалуй, мне не стоило даже спускаться в подвал… но в душе шевелилось тревожное, зудящее, тянущее вперёд ещё раз взглянуть на остатки алтаря.
Чего я ждал под этими низкими сводами?
Выжившего-таки одинокого Пять-Без-Трёх, добровольно изувеченного, измождённого голодом и грязным стрихом; брошенного всем миром, в полузабытьи терпеливо дремлющего у серой стены в ожидании моего возвращения? Или повторной волны ложного всесилия, вызванного перекормленным самолюбием?
Голоса в голове молчали, как и музыка улиц…
На пороге «центрального зала» я остановился, брезгливо принюхиваясь сквозь смешение оттенков самой отвратительной вони. Различил еду… недавно приготовленную… Невольно хмыкнул, осознав, что сквозь гниение и ароматы склизкой тины на стенах пробивается запах настоящего жареного мяса.
Задумался, что это странно, ведь обычно местные торчки предпочитали грызть раздаваемые Подмастерьями Двоепервой Стаи галеты или заливать кипятком дешёвые жировые капсулы. Предположил, что им могло повезти изловить нерасторопного пса; медленно направился к центру «молельни».
Припал на колено, разглядывая бесформенное пятно костровища. Довольно свежего, хоть и остывшего. Рядом обнаружились складной вертел, дряхлые пожитки и разделочные доски. Отбросив их палкой, я увидел разделанную тушу.
После чего резко поднялся на ноги и расстегнул кобуру.
Потому что дворовые собаки, по грустному стечению обстоятельств попадающие в пасть к безнорым наркоманам, не носят удобных спортивных ботинок, курток и рюкзаков…
На меня напали, едва я успел выхватить башер.
Чуть позже я размышлял, что окажись незваный гость обычным чу-ха, ублюдки навалились бы ещё на входе. В моём же случае, вероятнее всего, они настолько ошалели от чужеродных вида и запаха, что пару минут элементарно приходили в себя.
Однако ж, пришли…
Снаружи грохотали барабаны и кимвалы, верещала и стонала тысячами глоток перевозбуждённая толпа, взрывались петарды и шутихи. А в грязном забытом подвале на меня бросалась дрянь совершенно отвратительного вида.
Чу-ха напал сверху, пробравшись по стяжкам многочисленных потолочных кабелей; дёрганный, будто капля на жаровне, худой и длиннохвостый; он был одет в пёстрое тряпьё, а на правой верхней лапе носил устройство сродни сложному шприцу или распылителю.
Обернувшись на шорох и выдернув «Молот» из кобуры, я едва успел прикрыть лицо вскинутым предплечьем — по левому рукаву, разбрызгивая капли на «Сачирато» и скулу, — ударила тонкая струя шипящего, тут же ядовито-обжёгшего, заставившего взвыть и отпрыгнуть.
Очки, к счастью, не повредило. Отскочив и оскалившись, я без труда рассмотрел ублюдка среди проводов и без раздумий всадил в тощий живот сразу пяток фанга. Тот заверещал, разжал хватку, рухнул и плотно запутался в провисших кабелях; вздрогнул, испустил на пол длинную струю обжигающей жидкости, и тяжело обмяк, медленно покачиваясь.
Я отскочил от костровища, тряся облитой рукой и сбрасывая на пол тяжёлые, маслянистые и дымящиеся бусины кислоты. А из проёма слева показался второй выродок, такой же худой и пёстрый.
Этому я не позволил даже вскинуть распылитель. «Молот» щёлкнул ещё три раза, в морде борфа открылось три новых алых глаза, и тот с протяжным хрипом завалился на спину.
Прижавшись к стене в том месте, где Пять-Без-Трёх когда-то ставил нелепый алтарь, я присел на колено, выставил башер, задержал дыхание и прислушался.
По замусоренному бетону соседних комнат, спешно затихая в удалении, скребли когти удирающих крыс. Несколько секунд их писк и шуршание ещё доносились до меня, но затем всё стихло, а я мог только посочувствовать подвалам тех комплеблоков, куда уроды доберутся подземными ходами…
Убедившись, что окружающая тьма отвечает лишь пульсацией крови в моих ушах, я торопливо перезарядил «Молот», почти разряженную кассету спрятав в карман. Бережно ощупал обожжённую щёку, беззвучно выругался и осторожно — вдоль стеночки, с оружием на уровне груди, — двинулся в сторону выхода.
Байши, вот говорил же себе, что нужно двигать в нору⁈
Так какого, спрашивается, *уя⁈
А если бы суки оказались чуть прово…
Замер: датчики «Сачирато» зафиксировали звуки в соседнем помещении. Едва слышные, не нарастающие, теперь я разбирал их и сам. Приподняв «Молот», быстро выглянул в проём, отступил, рассмотрел зафиксированную очками картинку… и торопливо вошёл.