Но день за днем я осознанно шел на этот риск, сделав окончательный выбор отнюдь не вчера: если передо мной встанет выбор сгнить безумцем в сравнительно безопасной норе или получить ножом в ребра во время очередного заказа, топившего меня в упоительном адреналине, я выберу последнее.
Ну, разве что перед этим опрокину пиалу паймы…
Активировав системы сигнализации, я глубоко вздохнул, вышел в пропахший дайзу коридор «Куска угля» и старательно запер дверь за все замки.
Кучка молодых чу-ха, отиравшаяся в дальнем конце холла, покивала мне со смесью запанибратского уважения и легкой, почти не считываемой угрозы. Приветственно подняв в их сторону скрещенные пальцы, я стиснул зубы и направился к лифтам.
[1] Оскорбительный термин в отношении представителя нетрадиционной сексуальной ориентации.
[2] Азартная игра с использованием специальных фишек-костей для 2-4 участников.
[3] Игловидный поражающий снаряд стрелкового оружия.
[4] Ручное стрелковое оружие, чаще всего одноствольное и компактное, но бывают и исключения.
[5] Ручное индивидуальное автоматическое оружие для ведения длительного и/или дистанционного боя.
Глава 2. ИСКУССТВО ПЕРЕГОВОРОВ
«Кусок угля» я покинул через вспомогательное разгрузочное крыльцо на севере.
Во-первых, дорожил временем, чтобы огибать громадину комплеблока от главного входа. Во-вторых, буду честен, не очень-то рвался отчитываться перед впечатлительной Сапфир, за какое жалкое дело решил взяться и куда направляюсь. Иногда дамам нашего сердца не стоит знать, откуда берутся монетки, которыми мы оплачиваем жизнь…
Широкие подъемные ворота для грузовых фаэтонов были открыты — на парковочной платформе чу-ха в форменных комбинезонах носильщиков выгружали на автоматизированные поддоны десятки новеньких стеклопакетов. Я сделал решительный шаг за порог и Бонжур дохнул мне в лицо перегаром утомленной, никогда не спящей и столь же регулярно не просыхающей многоликой твари.
Вывернув из переулка, я оказался на улице, и снова — пусть даже в тысячный раз, — едва не оглох от шумной бестолковой суеты. Со всех сторон меня окружали крысы, на чьем фоне человечек в зеленом пальто казался жалкой пародией на мыслящее существо, бледный, лишенный шерсти на теле и беспомощно бесхвостый…
Крысы роились, текли потоком, спорили, болтали по гаппи, отчаянно торговались и торопливо перекусывали пряной уличной едой. Здоровенные прямоходящие чу-ха, низкорослые задохлики и широкоплечие гиганты, толстые и худосочные, одетые по последнему писку моды и завернутые в пыльное драное тряпье; с шерстью черной, рыжей, серой и пятнистой, короткошерстые и патлатые; мускулистые и тощие, разукрашенные серебристым пирсингом и объемными цветными татуировками на эпилированных плечах — опасно-зубастые жители моего мира, его плоть и кровь, его разум, чувства и непостижимая логика противоречивого стайного единства.
Разумеется, моих скромных мозгов хватало почти не использовать термин «крыса» в обыденном лексиконе. Слово, настоящий смысл которого я ощущал лишь смутным пятном на задворках памяти, для самих чу-ха считалось восходящим к временам правления Благодетельной Когане Но, и в большей степени имело обидное значение, применяясь лишь для дружеской подначки или прямого оскорбления.
Впрочем, не шибко больше смысла хвостатые раскрывали и в корректном многосложном термине «чу-ха», каковым себя величали. И все же… сквозь неприступные мыслительные препоны, что стирали мою жизнь вплоть до судьбоносной встречи в пустыне, все же я чувствовал, что у этого слова есть лишь один истинный смысл, от меня игриво ускользавший…
Жадно вдыхая ароматы синтетического жасмина и имбиря, едкого мускусного пота, влажной шерсти и слитых в ливневки помоев, я пересек открытый двор комплеблока и двинулся по Тринадцатой улице на восток, по направлению к перекрестку с Виривага-ню.
В глаза окружающим, по негласным традициям гнезда, старался лишний раз не смотреть. Тем не менее, многие местные замечали и узнавали меня, скрещивая когтистые пальцы в знаке приветствия.
Юркий разносчик питьевой воды, совсем молодой, но уже украшенный оранжевыми проплешинами тоннельных болезней:
— Ланс, что случилось с нами всеми? Когда мы этого не заметили?
— Добрейшего денечка, Пятка, — отвечал я, не останавливаясь. — Все наладится.
Лишившийся нижних лап ракшак[1] — ветеран пустынных кампаний, чью морду пересекали два ритуальных шрама; с добровольно выжженной памятью, так и не накопивший на протезы:
— О, старина Ланс! Тебе ведомо, когда все это кончится?
— Как дела, пунчи?! — переплетая пальцы в ответ, улыбался я.
Старая беззубая чу-ха, собирательница мусора сетовала мне запанибратски, слеповато щурясь на белое пятно человеческого лица:
— До чего Смиренные довели гнездо?! Вот бы пригнать сюда хоть одного из смирпов! Поглядела бы я на то, как он станет выживать на улице!
— Куо-куо, уважаемая! Пусть будет целым твой хвост, — привычно кивал я.
И шел дальше.
Прочие обитатели Юдайна-Сити оглядывались, возбужденно скалили зубы и обменивались удивленным писком. Однако в целом, и с этим обстоятельством я свыкнуться успел, большинству на мою скромную персону было просто насрать.
Не то, чтобы обитатели Бонжура привыкли к такому странному соседу… более того, даже за годы моего проживания в его неприглядных границах тут оставались тысячи чу-ха, про диковинку и слыхом не слыхивавших, но…
Наверное, дело было в том, что гигантское многоуровневое гнездо жило по законам Взаимопроникающего Невмешательства. А потому удивления прохожих при виде бледнокожего хватало ровно на полминутки. Чем, к слову, я предпочитал активно пользоваться, и шага не замедлял.
Тринадцатая шумела, клокотала и пищала полным набором октав. В свете дня неоновая реклама на стенах домов и парящих щитах выглядела блеклой; над головами с гудением проносились легковые фаэтоны.
По середине улицы тек бесконечный поток электрических гендо[2], балансировавшие на них чу-ха казались комичными в своей сосредоточенности. Время от времени поток двухколесников разливался половодьем, врываясь на переполненные тротуары, и тогда над улицей скрежетала пронзительная брань участников перепалки.
Толчея и суетливость разговаривали десятками диалектов нихонинди, в которых можно было выхватить и чопорную нерасторопность обедневших вистар[3], и невнятные скороговорки пустынных кочевников-манксов, зачастую не понимавших даже речь соседнего племени.
Высоко над водоворотами хвостатых тел, куда целили острые шпили корпоративных высоток далекого Уробороса, парили сферы ветростатов, пристегнутые к городским накопителям сотнями энергопроводящих шлейфов. Великанские ветряки на крышах комплеблоков вертели лопастями в едином гипнотическом ритме.
Набросив капюшон, я умело лавировал в потоке, не отдавив ни одного хвоста. Торговцы уличной жрачкой зазывали громко и надрывно, противно тренькали сигналы сотен гендо, из продуктовых лавок и магазинов с бытовым хламом неслась безумная звуковая реклама, превращая звуки Тринадцатой в безобразную мешанину.
Над кипящим варевом плотной аккустической похлебки доминировали чарующе-скрипящие композиции «Восьмого чувства радуги», которых чаще всего сокращали до «ВЧР» или «8-Ра» — пожалуй, рискну предположить, самой популярной канджо-транс-группы современности; они в буквальном смысле гремели из каждого устройства, способного подключиться к Мицелиуму[4].
Спасения не давал даже режим шумоподавления, настраиваемый в заушнике «болтушки». Но одно средство все же имелось: в моей голове эта лютая какофония привычно трансформировалась в странную рваную собственную музыку, которую я почему-то называл «джазом», хотя и сам не понимал значения этого необычного слова. Под его протяжные ритмы улицы ложились под мои ноги куда охотнее и мягче.
Посреди толкательно-акустического безумия бродили сонные, украшенные цветными гирляндами коровы, которых бережно объезжали даже самые нетерпеливые гендисты. Любимых животных Когане Но мягко оттирали на обочины и в переулки (заставляя очередных прохожих визгливо верещать от негодования), но ни в коем случае не били.